Шанс, в котором нет правил [черновик] - Ольга Чигиринская

— Сама думай. Но вообще-то, того, что я тебе сказал, хватит, чтобы отправить меня Фролову на десерт.

— Если оно правда.

— Я тебе до сих пор врал? Сама знаешь, что нет. Вот и подумай — если ты от меня сейчас «приемчиков» ждешь, как ты дальше жить будешь?

— Я… — у Ники дрогнули губы. — Я не знаю, кому верить. Не знаю, как дальше жить. Мне хочется быть ближе к тебе, потому что ты… Ты хороший, правда…

— Ника, это ведь не грипп. Воздушно-капельным путем не передается. Человек приходит к этому сам. Или не приходит. Это место, возле аркады — они ведь там по-прежнему сидят, те, кто не пришел в додзё. Всегда можно вернуться.

— Не хочу я туда возвращаться, — Ника шмыгнула носом. — Некуда. Там нет ничего.

— Вот именно. Там нет ничего. Поэтому оно никуда не денется. А вот все остальное… Помнишь, как в «Алисе»? Чтобы просто остаться там, где что-то есть, уже нужно очень быстро бежать. А чтобы куда-то еще и попасть — вдвое быстрее.

— Не читала я вашу «Алису». Бред обкуренный какой-то. И смысла не вижу. Ты по-человечески объясни.

— По-человечески — высокие господа не смогут удержать мир. И сами это понимают. Поговори об этом с Женькой, он лучше разбирается, чем я. Можно вернуться к аркаде. Можно сказать себе «не мое это дело» и работать с девяти до семи. А можно попытаться что-то сдвинуть.

Взгляд Ники стал осмысленным и жестким.

— Значит, говоришь, стать стипендиатом колледжа?

— Да.

— А если мне уже поздняк метаться? Ты знаешь, какие у меня оценки в школе?

— До конца школы еще полгода. А ты ленивая как гусь, но не глупая. Конечно, красного аттестата тебе уже не видать — для этого нужно с отличием среднюю ступень закончить… да и вообще тебе слишком много догонять. Но на хороший балл выйти — в твоих силах. Женька поможет, если что. А за лето подтянешь именно те предметы, которые будут нужней всего для поступления. В крайнем случае — идешь в нужный технический, через год досдаешь и переводишься. Так, может, даже лучше, больше времени сэкономишь. Прикинуть надо. И вообще, не бывает так, что шевелиться поздно. Люди, вон, в шестьдесят все меняли.

Он глянул на часы комма и включил «Радио Вавилон».

— Что, тоже таращишься по Хозяйке Сольвейг? — улыбнулась Ника.

— Я, — признался Эней, — в нее просто влюблен.

И почти не соврал.

В комнате появился третий.

— Здравствуйте, зайчики и белочки, в эфире «Радио Вавилон», круглые сутки нон-стоп, тысяча лет музыки, а с вами Хозяйка Сольвейг и её безумное чаепитие, куда сегодня приглашены Лэнгстон Хьюз и студийный кот Барбосса, которого случайно закрыли вместе со мной и делают страшные знаки через стекло, чтобы я его выпустила, когда пойдет музыка. Иди сюда, полосатое чудище, скажи «мяу», скажи хотя бы «мурр», тебя слушает вся Европейская Федерация, и я не шучу, котище, потому что с рейтингами не шутят… Не хочешь сказать «мяу»? Тогда черт с тобой, а с нами, дорогие слушатели, Лэнгстон Хьюз, «Билет»…

Тымиш Москву не любил — двадцать городов под одной крышей и ни у одного своего лица нет, не архитектура, мечта взбесившегося эклектика. До Полуночи хуже было, говорите? Ну, это не оправдание, хуже всегда есть куда.

Не любил Москву и себя в ней не любил, а сейчас — особенно. Под городом работа идет и нормальные люди ведут такие дела спокойно, вдумчиво, на расстоянии. А господина Андриевича тоже на совет принесло, вспомнил вдруг, что право имеет, а какая некрофилическая муха его сдуру укусит, предсказать невозможно. Конечно, все дело для того и затеяно, чтобы господина Андриевича вознести повыше, но неплохо бы при том обойтись без жертв и разрушений.

Подари на прощанье мне билет, распевало в машине «Радио Вавилон», на поезд, куда-нибудь, и мне все равно, куда он пойдет, лишь бы отправился в путь… Янтарный женский голос забирался куда-то высоко, сквозь крышу кабины, сквозь облака, наверх, где уже нечем дышать, где холодно, но зато уже не болит, но зато оттуда можно говорить, петь.

Вот вам, и слова простенькие, и музыки с мыший хвост, и голос не оперный — а ведь забирает же. И мне все равно, что север, что юг — ведь этому нет конца…

— Вы, — сказал над ухом хрипловатый бесполый голос ведущей, — прослушали «Билет» Лэнгстона Хьюза в исполнении… Алины.

Тымиш фыркнул. Вот проныры. Алина, одна из лучших гейш века, профессиональных правил держалась свято — и под запись никогда ничего не пела, а уж с тех пор, как ушла, ее только свои, наверное, и слышали. Файлов таких в сетях нет и в продаже нет, и быть не может — а ведь добыли как-то… и наверняка никто из слушателей не догадался записать, пока не стало поздно. А может, и догадался — есть маньяки, которые пишут весь их эфир нон-стоп, а потом просеивают улов в поисках таких вот жемчужин…

Хорошие ребята, «Вавилон», жалко, купит их где-нибудь через полгода кто-нибудь большой, и начнут они вертеть коммерческую шарманку.

…Конечно, встреча представителя украинской делегации и начальника корпуса охраны этой самой делегации никого бы не удивила. Но в официальной обстановке переговорить один на один они не могли никак, а в неофициальной обстановке… Будь Андриевич помоложе, употребляй он человеческую пищу — это вышло бы естественным образом, за ужином. А так… пришлось изобретать. Пришлось устраивать всей делегации билеты на «Милосердие Тита» в исполнении божественной Иды Грейберг. На утренний спектакль, естественно. Как же иначе показать себя? И вот сейчас он выруливал к Большому, где должен был быть уже десять минут назад — проверять ложу.

Нет, ребята не обидятся. На начальство не обижаются. Но неужели предает проклятая психосоматика? Неужели подсознание выбирает именно тот поворот, за которым ты непременно уткнешься в красный светофор?

Он не хотел этой встречи — очень уж хорошо представлял себе, чего потребует Андриевич. Данных он потребует. Сведений. Подробностей. Козырей. А их пока нет. Для нормальной аналитической работы нужно время. Обложить, слушать округу, наблюдать, писать, брать в разработку любые контакты. И все эти — тихо и медленно. И тогда, может быть, через некоторое время появится щель и туда можно будет запустить щупальце.

Свиньи, Сиверцев, лаборатории, работа по орору… возможные нелегальные операции с тканями высоких господ — тут нужно очень, очень осторожно. Особенно потому, что операции-то могут быть и легальными. И в хорошеньком положении они все окажутся, если это не секретный проект Волкова, а секретный проект Аахена под эгидой здравохраны. Но Андриевичу этого не объяснишь. Он, как говорят на Украине, «затявся». Неужели только потому что из-под носа увели депрессивную домохозяйку?

Поставить машину, проверить сводку. Поговорить с группой — и извиниться, конечно, за опоздание… а ведь обидятся. Мало того, что он чужой и с другого направления, так еще и барские привычки показывает.

В кои то веки выбрался в оперу — и вместо того, чтоб слушать, придется работать сторожевым псом и со всякой мразью беседовать конфиденциально. А вот взять, злорадно подумал он, и не тронуть «жучков», которых москали наверняка по всей ложе понатыкали. Или пусть глушилка «случайно» выйдет из строя. Нет — это самоподрыв, самоподрыв неизбежный, а такое — только в самом крайнем случае…

…Оперу он забыл. Полностью забыл, как не слышал, как будто выключили для него эту звуковую дорожку. И потом вспомнить не мог. Потому что господин Андриевич не стал расспрашивать о деле. Не стал требовать результатов. Не подгонял. Не интересовался всякими глупостями. Даже власть свою не демонстрировал. Заметил, кивнул, приглашая подойти — и сказал.

— Уберите своих людей. И за ними тоже уберите. Чтобы к заседанию было чисто.

— Это не мои люди, — машинально ответил Тымиш. Эмоций скрывать не стал — противнику лучше показать слабость. Ты гневаешься — значит, ты беззащитен.

— Не важно. Главное, что их там не должно быть. Я вас больше не задерживаю.

И отвернулся.

Твою мать-покойницу, подумал Тымиш.

С кем же это он спелся? С сибиряками? С японцами? По-нашему говорят еще — «злигався», слизался, спился…

Нет, господин Андриевич не понял, что стоит на склоне прямо под огромным снежным козырьком. Нет, он не собирался тихо, на цыпочках убраться с опасного места. Нет.

Огромный, шитый золотом занавес пополз вверх… значит увертюра закончилась — но музыки Тымиш не слышал.

Андриевич собирается орать. Во всю глотку. На совете. И теперь убирает все, что может выдать меру его знакомства с делом.

Времени — мало, рычагов — мало, к кому идти — непонятно… и Андриевич слишком в себе уверен, значит он не один. Он трус, он не рискнул бы. Тогда что? Тогда как всегда. Нам дали приказ, мы его исполним. Слово в слово. Мы все сделаем по формуле, потом сядем в машину, доедем до Пущино, аккуратно пристроимся к бровке в трех кварталах от объекта, выйдем на аварийную и прикажем всем наблюдателям сразу: «Эвакуация, форма В».